Русалкин камень

Не так уж давно это и было. Если поискать, найдутся те, кто помнит, как Ильюша русалку подобрал, и что из того вышло. Сказать по правде, байки травить — это не ко мне. Я вроде как при почтовых делах, мне выдумывать не положено. Сказки разные — это рыбаки у нас любят. Про водяного, да лешего, да царь-щуку. Но только это все небылицы. А про Ильюшу и русалку я всю правду вам скажу. Я-то знал Илью хорошо, а отца его, Никодима, знал еще лучше. 

Илья в тот год все больше один за рыбкой ходил. Он всегда был молчун, себе на уме. А в то лето Катерину, дочку кривого Касьяна сосватали на Красной горке. Из Старой Дубравы приехали. Обсудили они все, как меж людьми водится, Касьян и отдал им дочку. Катерина, может, и не больно-то хотела. Далеко, да и дубравные эти — незнакомый народ, лесной. Но против отца не пошла. А Ильюша наш давно к ней присматривался, с детства рядом держался. Да вот, видишь как. Перемолчал сам себя. 

Уехала, значит, Катерина, а Илья совсем людей сторониться стал, повадился  ходить на Черную речку. Там он запоры ставил, мережи в устье Черной опускал.  Хорошо к нему рыба шла. Только наши-то Черную речку не жалуют. Она не широкая, но быстрая и глубокая. Шуйник там чудит, сети путает. Омуты глубокие, лес по берегам темный. Вроде бы в старые времена там заповедная роща была. Народ-то здесь издавна жил. Разный народ. Сейчас никто не помнит, где на самом деле те заповедные рощи были, а у Черной речки ели неохватные — верный признак И тишина там бывает такая, что дышать боязно. Вот и говорят — святая роща. По многим причинам, значит, не ходят в тот конец озера наши. А Илья только туда и ходил. 

Ходил-ходил, да находил. Девчушку домой принес. Никодим, отец его, сразу понял, что не к добру. Не грибы бабы-то, чтоб из лесу нести. Девчушка маленькая, глазищи огромные, черные как полночь зимняя. Сроду таких не видали. Принес Илья ее, зашибленую чем-то — словно мертвая была, но дышала. Был бы Никодим поумнее… Ну, так задним умом мы все сильны. Вот, значит, и закрутилось все. Да так быстро, как у нас в Кенозерье сроду не бывало. Мы же люди северные, медленные. Здесь, в лесах, шуметь или спешить не годится. Лес не любит суетливых. А рыбаки и подавно народ тихий. Слыхали, наверное, что наши рыбаки поутру молча из дому выходят, и до первой рыбы ни единого слова из них не вытащить. Нельзя —  не будет лова. 

Говорят, на севере у нас суеверий и примет больше, чем иголок на елке. Так оно. Бабы, вон, пока последняя лодка не выйдет на воду, по домам сидят. Потому как, не дай бог, рыбак встретит бабу по пути к пристани. Все, считай, можно вертаться, ничего не поймаешь. Так и живем тут, по приметам, да старым заветам, другого закону, считай, и нету. Может оно и правильно. Только иной раз, видишь, к какой беде приводит.

Вся деревня всполошилась, когда про девку узнали. Ходили, поглядеть, да все выспрашивали Никодима, откуда взялась. А ему почем знать? Илья ведь ни полсловечка не сказал. Уложил на лавку, укрыл теплее и весь сказ. Сколько-то она пролежала. Недели две, не меньше. А он ее выхаживал. Сам за ней ходил, бабок не пускал. Как уж лечил, мне не ведомо. Но у нас насчет травки, отваров разных и корешков народ все знает. Докторов-то нет. Поставил он находку свою на ноги, пришла в себя. Сама махонькая, худющая, вроде и бродяжка, но нет. Беленькая такая, точно светится. И волосы у нее чудные, белые, ровно снег, до самого пола, густой волной. Она в них и заворачивается. Иной раз не поймешь, одежка под ними или как есть… Молчала она всегда. Может, с Ильей они и говорили, а может, без слов друг дружку понимали. Кто их знает. Илья-то парнишка невысокий. У нас высоких сроду не бывает. Не идут здесь в рост мужики. Кто приезжает к нам всегда удивляется. В рекруты из наших редко берут. Нам, говорят, солдаты побольше нужны. Такие, чтоб враг боялся, а не смеялся. Илья-то и вовсе росточком не вышел. Под стать своей находке. 

Месяц-другой живут, вроде бы и хорошо, но неправильно как-то, тревожно. Бывал я у них несколько раз, мы с Никодимом, отцом его, дружили смолоду. Так вот что я приметил. Ласково у них было. Как в заводи на закате, особенно к концу лета. Понимаешь, о чем я? Когда тепло, птички чирикают, солнышко греет, да не жарит, гнус прошел лес грибами и ягодами радует. Вот так у них в избе и было. Хорошо. Девчушка напевала что-то про себя. Непонятное. Вроде и без слов, а красиво. Я в ее сторону не осмотрел особенно. Все мне казалось, что голая она там, под своими волосами белыми. То ножка сверкнет, то плечико покажется… у Никодима не спрашивал, видел, что он тоже глаза отводит. Музыка ее мне до сих пор иногда снится.

Илья учил ее по-нашему говорить. В деревне посплетничали, да остыли. Кто его знает, как бы дело обернулось, если б не стали рыбаки с пустыми сетями возвращаться. Мелочь кое-какую добывают, а осетр, там, или зубастая, или карп не идут. Когда б день-другой — ничего. Но месяц… тут, уже ясно, что дело недобро. До этого только бабки шептались, что девка Ильюхина — из воды. Русалка, как у нас говорят. Водяного дочь, Шуйника крестница. Ближе к Троице еще хуже.  Стали мужики сети рваные из воды вынимать. А это не шутки уже. 

И то правда — вся деревня без улова, а у Ильи Никодимова полны верши, да запоры. Как такое может быть, что ему одному рыба идет? И еще туманы. Летом туманы нечасты, а в то лето, как в молоке, берега не видать. Все к тому, что непростую девку — русалку Илья в дом привел. Накануне Троицей совсем пустые лодки вернулись. Ну и кончилось терпение у народа. Пришли они к дому Никодима, где Илья со своей русалкой жили. Уж и Никодим с мужиками говорил, но бестолку. Когда всей деревней решили, против нечего сказать. Илья выслушал людей молча. И ушел. Совсем из деревни ушел. Да не куда-нибудь, а в рощу заповедную к Черной речке. Там себе времянки поставил и собрался уже дом рубить там же, на отшибе. Но не вышло. Через день после Троицы пропала дочка у Соминых, у Ионы с Варварой. Дети постарше говорили, что стучал к ним ночью кто-то, звал у окошка ласковым голосом. Испугались они, но взрослых не будили. А утром маленькой Насти не досчитались. Тем, кто у большой воды живет, сразу ясно, что водяные девки, русалки шалят. А русалка — вон она, Ильюша пригрел. Ну и пошли все к нему. Его самого не было, а девка-русалка во времянке была, словно  ждала, навстречу вышла. Мужики остановились, уж больно она маленькая, чисто ребенок. Не видно в ней ни силы, ни зла, смотрит ласково… Да Варвара Сомина кинулась на нее. Где, кричит, дочка моя, отвечай, нечисть, куда девочку мою утянула. Ну и другие бабы за ней. Бить русалку стали. Бабы когда дерутся, смотреть страшно, но мужики стояли, глядели. Как русалку на землю бросили, да стали палками забивать, закричала она. Громко, жалобно, точно чайка. Пронзительно. Кое-кто не выдержал, ушел. Меня-то не было тогда, я по почтовым делам своим редко в деревне летом. Потому, не был и не участвовал, не думай даже.

Когда русалка закричала, Илья, видать, услышал. Прибежал защищать. Да, что он мог против всей деревни… Русалку, считай, на его глазах и забили. Люди ведь, когда боятся — не люди уже. Звери. Мужики Илью держали. Ему-то зла поначалу никто не желал. Все понимали, что нежить водяная его заморочила. Но он, как с ума сошел, крепко дрался, рвался к русалке своей. Хоть и ростом небольшой, а поломал двоих, прежде чем его скрутили. Тогда и увидели, что нет на нем креста. Хотя, кто его знает, может и был крест, да в драке сорвался… 

В общем, мужики увидели, что он без креста и задавили его. Бабы русалку насмерть забили, а Ильюшу — мужики. 

Как кончили, времянку Ильюшину раскатали по жердочкам и только тогда утихли. Что теперь делать-то? Порешили, что в землю их класть нельзя. Что из воды вышло, в землю не кладут. Все, помню, дивились, думали, что кровь у девки будет водянистая, голубая. Но нет. Красная была, как у нас с тобою. Но я не видел. Не было меня там. 

После Ильюшку и девчушку его сложили в лодку, дно у лодки пробили, да камней набросали. Чтоб наверняка. Спустили лодочку в Черную речки. Что дальше стало, никто не видел. Туман от воды тянул. Говорят, такой туман никогда больше не было. Вода не плеснула, и птицы не пели.  Ни ветерка, ни звука. Так лодка в тумане и пропала. А к вечеру, веришь, девчонка нашлась. Настенька Сомина, с которой началось-то все. Не помню, что с ней там приключилось, но только не было того, что люди боялись… Вот так. 

Никодим, отец Ильюши на следующий день снарядил лодку и вышел в озеро. Это когда пропавшая дочка Соминых нашлась. Вышел он и не вернулся уже.

Там, где хотел Илья дом ставить, у Черной речки, камень из воды глядит. Метрах в десяти от берега. Черный камень, большой. Вокруг омуты, и камень этот из самой холодной глубины озера поднимается. Рыбаки говорят, видели на том камне девчушку в белом. Много раз видели. Потому зовут его Русалкин камень. Но рыбаки и соврать могут. Тот еще народ. 

-

Вологда
июнь, 2025