Перегон

Владивосток-Москва. На карте — это тонкая извилистая линия. Сейчас ее называют трассой АН6 и говорят, что она связывает Азию и Европу. Если и так, то это очень ненадежная связка. Формально дорога состоит из множества «федеральных трасс», у них звучные имена «Байкал», «Сибирь», «Урал»…. На самом деле, это просто тонкая нить асфальта. Почти всегда асфальта. Она проходит через бескрайние, безлюдные  пространства. Соединяет редкие города и полумертвые поселки. Мы называем это Россией, самой большой в мире страной, но вряд ли эта пустота сама себя как-то называет. 

Я думал, что увижу всю страну. Такой был план, проехать с Востока на Запад, набраться впечатлений, снимать, смотреть, запоминать. Я хотел сделать это осенью, но все планы рухнули, когда родина ввела очередной налог — «утильсбор». Сразу выросли цены и очереди из тех, кто пытался успеть… паром, таможня, оформление. И вот результат. Конец декабря вместо октября, и я на обледеневшей трассе, где-то в районе Биробиджана. К слову, трудно представить что-то, менее похожее на Палестину. Еврейская автономная область в болотах на границе Сибири и Приморья — вот уж юмор чернее черного. 

*

Я много путешествовал. С камерой объехал весь русский север, был на Кавказе и Урале. Разные машины, разные дистанции. Почти профессионал, год я водил большой грузовик в США по 95-й трассе. От нулевого километра Флориды до канадской границы на севере штата Нью-Йорк. 

Были у меня плохие дороги, были очень плохие. Но хуже чем декабрьская трасса Владивосток — Москва никогда. Траки с прицепами, автовозы, грузовики, тянущие платформы с карьерной техникой. Дальнобои — вот настоящие хозяева этой трассы. А еще перегоны.

Кто такие перегоны? Это водители, которые садятся в чей-то новый (или не очень новый) автомобиль из Японии, Кореи или Китая и едут на нем к владельцу. Все начинается во Владивостоке. Сюда машины приходят на огромных паромах, здесь проходят таможню. Перегона узнать легко. Он без номеров. Капот, передний бампер и зеркала его машины полностью укрыты поролоном и перетянуты скотчем. Это делают во Владивостоке на рынке Китай-город. Полчаса, и машина готова. Для спокойствия можно наклеить полиуретановую пленку на лобовое стекло. Она толстая и мутная, хоть и прозрачная, поэтому напротив места водителя в ней прорезают «смотровое окно». Все это защищает машину от щебня и крупного песка. Этой дряни в избытке на зимней дороге. Я тоже защитил Тафт. И не пожалал. Камни, песок и ледяная крошка летели в меня десять дней. Жутковато. Перегоны часто ездят парами, практически, без остановок. Меняются и спят по очереди. Часто на двух машинах — вторую тянут на сцепке. Хмурые, усталые, небритые ребята среднего возраста в грязных флисовых спортивных костюмах. Совсем не похожи на дальнобоев. Дорога общая, но неторопливые дальнобои смотрят вдаль с высоты пружинящего кресла уютной кабины, у них за спиной спальник, там же микроволновка и холодильник. У них баки на несколько сотен литров, рации, график… Перегоны видят дорогу сквозь снежный шлейф грузовиков, осторожно выныривая на встречку для обгона. Интуиция и опыт важнее зрения. Перегоны — маленькие юркие катера среди тяжелых крейсеров-грузовиков. 

*

Я видел чудо. Видел звездное небо где-то в Бурятии. Остановился среди сопок, на обочине, вышел из машины. Мороз под сорок. Тишина. Звезды ослепительные. Никогда в жизни я не подозревал, что это так красиво. Да, тишина оглушает. До промежуточной точки — гостиницы в крохотном поселке еще час. Сил нет совсем, голова кружится, но бензина почти полбака — точно хватит до теплой постели. Я смотрю в бархатную черноту неба. Звезды близко. Не могу оторваться. Магия. 

*

Владивосток, перепутанный среди сопок, злобно ветреный, с очередями на заправках. Провинциально тихая Чита. Хабаровск, наполовину китайский и далеко не такой значительный, как казалось из Москвы.   Обледеневший Улан-Удэ. Заснеженный и деревянный Иркутск… все они оказались очень похожи. Зимой все города на одно лицо. 

Я въезжаю в ночной поселок. Где-то между Хабаровском и Читой. Кирпичные и деревянные бараки. Редкие, мерцающие телевизионной рябью окна. Укутанные изоляцией теплотрассы вздымаются словно ворота на редких перекрестках. 

Кажется, прибыл. Вот и крыльцо гостиницы. На нем курят двое мужчин в алясках. Я опускаю стекло:

— Здесь отель?

Они смеются. Один отвечает:

— Можно и так сказать…

Крошечная комната, скрипучая кровать. Душ и туалет в конце коридора, щеколды сломаны, мыла и туалетной бумаги нет. Отель. Можно и так сказать. Я дико устал и голоден, но местные магазины давно закрыты. В комнате администратора меня встречают две женщины и бубнящий телевизор. Беру ключи от номера и спрашиваю:

— У вас есть какая-нибудь еда?

Женщины переглядываются. Та, что постарше, не глядя на меня, качает головой:

— Кипяток только есть. Чай. 

Мне бы уйти, но я зачем-то говорю:

— Понятно. Холодно у вас. Как бы завестись утром…

Мне незачем с ними это обсуждать. Им никакого дела нет до меня и моей дороги. Та, что моложе, равнодушно говорит:

— Будете выходить и заводить? Или у вас дистанционный?

— Да, буду заводить, — отвечаю, — Бывал я в местах и похуже, но чтобы так холодно…

Та что постарше, наконец, смотрит на меня:

— А у нас не плохо. 

Я понимаю, что сказал глупость, обидел даже. Пытаюсь исправиться:

— Да, у вас очень хорошо, только холодно.

Они не смотрят на меня. Смотрят какой-то русский сериал. Я сжимаю в кулаке ключ от комнаты и иду к себе. Ставлю будильник и через три часа, не успев толком уснуть, снова спускаюсь к Тафту. Завожу его. Сижу ошалевший и смотрю на три припаркованных рядом машины. Две — перегоны. В поролоне и без номеров. Третья — черный пикап тихо урчит двигателем. Прогревается. Двор освещают несколько маленьких вывесок на соседнем одноэтажном бараке. Мне смешно. Все вывески на английском. ПВЗ маркетплейсов, массажный салон и еще что-то нечитабельное. Вспоминаю недавний разговор. Неужели здесь действительно есть что-то хорошее? Что-то кроме этого жуткого холода и откровенной нищеты. Ведь живут они здесь зачем-то? Я смотрю в небо, пытаюсь разглядеть звёзды. Они должны быть над головой, но в этой стылой темноте вывески ярче. 

*

У меня маленький бак. Всего тридцать литров. Это компенсируется экономичным двигателем, но все равно запас хода короткий. Меньше четырехсот километров. Поэтому заправки для меня важнее всего. Важнее воды, горячей еды и даже кофе. До Иркутска заправки — редкость. А до Улан-Удэ — редкая редкость. Я быстро это понял. На карте все вроде бы ясно, и даже без сети я разметил маршрут этими важнейшими точками. Промахнулся. Доехал до намеченной точки с пустым баком, а обе колонки занесены снегом. И фанерный щит торчит в окне будки заправщика. Про навесы, магазины и туалеты на АЗС я давно забыл, но что бы так… У меня топлива на тридцать километров. Меня трясет. Еду дальше. До следующей АЗС двадцать семь километров. А до той, последней, что я сегодня проезжал — пятьдесят два. Не хватит. На обочине стоит бульдозер. Я останавливаюсь и бегу к нему сквозь метель. 

— Добрый день, — кричу я, как будто можно вежливостью компенсировать мою беду, — Там, впереди, слева, есть АЗС… Знаете? Она работает?

Мужик в ушанке и тяжелом полушубке вынимает сигарету изо рта. Неуверенно отвечает:

— С утра вроде бы работала… Там заливал, а что?

Я вздыхаю с облегчением, благодарю и бегу к Тафту. 

*

На выезде из Улан-Удэ спрашиваю канистру у пожилой женщины на большой, почти городской АЗС. Она показывает мне ряд пластиковых белых канистр. 

— А вы в такую мне бензин нальете? — спрашиваю я. По правилам можно наливать только в металлические. Это знаем мы оба.

— Налью, конечно, — спокойно отвечает она. Чудесная женщина. Она в теме. Она на трассе. Я наполняю канистру и снова возвращаюсь в теплый маленький магазин:

— У вас нет случайно воронки? Чтобы… 

Продолжать нет смысла, чудесная женщина, действительно, в теме. 

— Нет, — разводит она руками, — кончились.

Она видит, как я расстроился, выходит из-за кассы и скрывается в подсобке. Выносит старую черную воронку:

— Могу дать вам, это нашего заправщика, а вы потом…

— Нет, я вряд ли когда-нибудь вернусь. 

Я отказываюсь. Знаю, что, напрасно, что воронка мне точно пригодится. Но еще  я знаю, что сюда больше не вернусь. Зачем врать. 

— А вы бутылку пластиковую разрежьте, — чудесная женщина жестом показывает как, — и будет воронка. 

Почему я сам об этом не подумал? Я благодарю ее. Она улыбается, а я просто очень устал. Голова едва работает. И мысли только об одном: сегодня нужно проехать четырнадцать часов. Это дико много.

*

Ненавижу эту дорогу. Бесконечные караваны грузовиков, обгоняя которые никогда не знаешь, успеешь ли найти между ними просвет, когда покажется встречный. Ненавижу стертую и занесенную снегом разметку, которую через грязное стекло ночью просто не разглядеть. Ненавижу ямы, от которых невозможно увернуться, обледенелые спуски, по которым ползут грузовики. Спуски хуже всего. Малейшее нажатие на тормоз тащит Тафт в занос, несмотря на лучшую зимнюю резину, которую я смог найти во Владивостоке. 

Страшная дорога. Я видел сгоревший грузовик. Его обугленный дымящийся остов еще тушили пожарные, когда я прополз мимо в многокилометровой пробке. Я видел автовоз, закрученный штопором, с кабиной, вывернутой почти наизнанку. За дорогу я встретил двенадцать перевернутых грузовиков. В снегу, в оврагах у дороги. Ненавижу эту дорогу. Эту двухполосную, едва очищенную от снега, единственную. Да, после Уфы она прекрасна. Местами освещена, с разделительным барьером и даже многополосна. На въезде и выезде больших городов она тоже неплоха. Но семь тысяч километров ада от этого не становятся короче. На этой чертовой трассе каждый день гибнут люди. Как на войне. 

*

На одной из заправок, в Омской области я разговорился с заправщиком. Мой маленький Тафт, даже покрытый сантиметровым слоем грязи, вызывает любопытство:

— Ну и как он на дороге? — спрашивает мужичок. На его  вязаной шапочке написано Fashion sport.

— Отлично, — отвечаю я привычно бодро, — только ветра у вас здесь… 

Ветра под Омском такие, что сносит машину с дороги. Я никогда в жизни не видел, как грузовики едут полубоком, с трудом удерживая задние колеса на полосе. Боковой штормовой ветер буквально сносит прицепы с дороги, как огромные паруса.

— А жрёт он, поди, немного? — мужичка и вправду интересует мой Тафт. 

Я отвечаю. Он усмехается.

— Умеют япошки делать. А наши вон… — машет он в сторону своей, занесенной снегом Калины. А потом неожиданно добавляет, — Зато в космос, бл***, летаем. 

*

Я читал разные истории о трассе Владивосток-Москва. О смотровых площадках, самоварах, унтах и волчьих шкурах, вкуснейших шашлыках и потрясающих видах. Но сам видел только закутанных в шубы людей на обочине у лотков с медом, бобровой струей и брусничными настойками. Мед я привез. Видел сибирские деревни, занесенные снегом по самые крыши. Дороги к ним никто не чистит, а дрова — единственный доступный энергоноситель. Зима здесь полгода. И в это время смотровые площадки никому не нужны. 

Не понимаю, как там живут люди. Не понимаю, зачем. Огромная нищая, безлюдная и снежная пустыня. Вот что я видел. Десять дней. Десять тысяч километров. Тонкая ниточка федеральной трассы. Она никого ни с кем не связывает. Потому что некоторые вещи невозможно связать, скрепить и удержать. Как бы мы это не называли и какие бы границы не рисовали на карте. Повторил бы я этот маршрут? Никогда больше.

-

28.12.25